хотел брать, но женщина говорит: "Товарищ учитель, я очень сильно обижусь. Она — новенькая, с иголочки".

И Адам Гулович погладил тюбетейку, как некое живое существо.

— Ну да ладно, пора в класс. Байрам Чарыевич, вы не хотите со мной?

— С удовольствием, — ответил я.

— Спасибо, сынок.

Лишь открыли дверь, ученики дружно повскакали с парт.

Мы прошли к столу. Ребята продолжали стоять. Они, кажется, уже знали, что старый учитель уходит на пенсию.

Стоим, молчим. Ребята тоже стоят, молчат.

— Дорогие мои, — сказал вдруг Гуль-ага, — познакомьтесь, отныне ваш классный руководитель!

Сказал и отошел к окну.

От неожиданности я чуть язык не проглотил.

— А наш учитель плачет! — раздался голос с задней парты, который теперь бы я узнал из сотни других.

Адам Гулович тер глаза платком.

Но вот он подошел к столу, на котором теперь лежал букет роз.

— Садитесь, — попросил он.

Захлопали крышки, легкий шумок пробежал по рядам.

— Ах вы, мои саженцы. Не обижайтесь, если иногда приходилось быть строгим, но мне не хотелось, чтобы вы походили на павлина — хоть и нарядная птица, а пустая. Вот и все. Вашу дальнейшую судьбу я поручаю учителям интерната, а особенно вашему классному руководителю. Он — сын учителя нашей школы, погибшего на фронте.

Аксакал умолк и сделал такое, чего я вовсе не ожидал от него — подошел к первой парте и подал руку ученице. Потом ее соседу, и так каждому из тридцати шести учеников. Попрощавшись, быстро направился к двери…

Я смотрел на его согбенную спину, выбритую голову, и передо мной почему-то снова закачалась связка цветных карандашей и две стреляные пистолетные гильзы… Хотелось удержать себя, не оглянуться на последнюю парту второго ряда, где сидел тот самый ученик, который встретил меня в штыки с самого первого моего урока в этом классе, но я не выдержал, скосил глаза в его сторону. Заметив мой взгляд, Нур смутился и отвернулся.

Смутился и я, видя, что Адам Гулович не прикрыл за собой дверь, а стоит и смотрит на меня, словно стараясь прочитать что-то на моем лице. Мне показалось, что он сейчас откроет какую-то тайну, потому что опять закрутились, замельтешили цветные карандаши, зазвенели гильзы, но старик поспешно прикрыл дверь.

Я оказался лицом к лицу с классом, который он оставил мне.

Вот так я и стал классным руководителем.

А старый учитель, как ушел из школы, так больше и не появлялся — заболел. Надо было бы съездить к нему, но тут навалилась подготовка к контрольной работе, сочинение. Я волновался больше, чем сами ребята. (Как потом оказалось, кое-кто из ребят читал мои стихи и рассказы, опубликованные в газетах, и прошел слух, что я буду очень придираться к стилистике.)

Я попытался объяснить, что рассказ в газете и сочинение в школе — это совершенно разные вещи, но мои подопечные были настороже, а особенно Нур Аши́ров. Ребята просили дать больше времени и разрешить увеличить объем сочинения. Посоветовавшись с директором, я это им разрешил.

Наступил день контрольной работы. В классе было относительно спокойно. В установленное время я собрал тетради, сложил в аккуратную стопку, как это делал когда-то папа, и направился в учительскую. Из-за последней парты второго ряда меня провожали взглядом настороженные глаза.

Вечером я сел проверять сочинения. Первой мне попалась тетрадь Акджа́н Гельдымура́довой. Мысли она излагала последовательно, но вот орфография хромала, много было ошибок.

Несколько работ были хорошими, а вот сочинение Нура, того самого Аширова, что сидел за последней партой, как две капли воды похоже было на работу Гельдымурадовой. Кто у кого списал? Стал сравнивать и понял, что по смыслу, качественным оценкам событий, характеристике героев, логике мышления — это плод женских усилий.

Поставив Аширову оценку, я сделал приписку: "Схоже с сочинением Гельдымурадовой. Старайся писать сам!"

Можно было бы написать более жесткие слова, но я вспомнил, как однажды Адам Гулович сказал: "Ласковым словом змею из норы вызвать можно".

Старый учитель был, как всегда, прав.

Однажды я пригласил в школьный сад Алма́за, ученика из своего класса. Я знал, что у этого мальчика есть и отец и мать, но он сам ушел от них. Мне хотелось поближе познакомиться с Алмазом, который сидит в классе рядом с Ашировым. Через Алмаза я надеялся подобрать ключ к душе Нура. Мы брели от дерева к дереву, говоря о разном.

— Будете спрашивать про маму и папу? — неожиданно сказал мальчик.

Я насторожился.

— Извини, Алмаз, но как ты об этом узнал?

— А все так делают: сначала зовут погулять, а потом спрашивают, почему я ушел из такой благополучной, культурной семьи в детдом.

— А кто твои родители?

— Вот видите, и вы взяли в руку иголку, которая будет шить халат. Маму мою зовут Гулли́, а папу Сейи́д, он заместитель директора очень большого учреждения, и мама работает. Я у них первый и единственный ребенок. Папа немного старше мамы. К тому же она и выглядит моложе своих лет. Она очень красивая и стройная. Один раз они приезжали сюда. Адам Гулович сказал мне: "Сходи, поздоровайся с родителями". Но я ушел играть с ребятами.

—. Почему?

— Ушел, и все.

— Но, говорят, ты до седьмого класса жил с ними?

— Да, жил…

— Но это нехорошо — бросать родителей.

— Все так говорят, и сосед по площадке, Белли́-ага, и тетя Дурсу́н, которой нужен сын. Адам Гулович сколько раз убеждал меня, что нехорошо это, когда ребенок уходит из дома.

— Ну, а ты?

— Что я? Живу в интернате.

— А что, дома очень сложно?

Алмаз поднял с земли камень, прицелился в банку из-под консервов, что поблескивала среди листвы на земле, и кинул, но промахнулся.

Я тоже взял камень, но решил бросить его не как Алмаз, а как говорили мы в детстве — "с накидцем". Удар получился точным.

— А вы, товарищ учитель, молодец, сразу попали.

Я обрадовался, что мой поступок расположил паренька ко мне.

— Учитель, а вы когда-нибудь в альчики играли? — поинтересовался Алмаз.

— В три пая?

— Да.

— Играл.

— Выигрывали?

— Выигрывал, — подтвердил я.

— А дотку свинцом заливали?

— Алмаз, дотку свинцом не заливают, — подметил я ошибку ученика.

— Нет, заливают.

— Нет, не заливают.

Мы заспорили.

— Значит вы, товарищ учитель, в альчики не играли, если говорите, что дотку свинцом не заливают.

"А, шайтан, — подумалось мне, — может, и забыл? Да нет, точно помню".

— Сам ты все путаешь, Алмаз! — защищался я. — Заливают не дотку, а сочку. Ведь это сочкой играют в три пая. А дотка — это…

Мальчуган, удивляясь моим познаниям, умолк.

— И правда, товарищ учитель,